Как пьеса Б. Шоу «Пигмалион» и фильм «Моя прекрасная леди» отражают «социальное конструирование реальности»? (Литература XX века)

Прочитав тему эссе, я сразу же заметил различие между названием «оригинального» текста Б. Шоу и его визуальным воплощением — мюзиклом, снятом во второй половине XX-го века. Первое — «Пигмалион» — отсылает читателя к древнегреческой мифологии: существует легенда, согласно которой был скульптор по имени Пигмалион, который высек из слоновой кости очаровательную девушку Галатею и вмиг полюбил её.

Выбрав именно такое название для своей комедии, Шоу сделал фокус на профессоре Хиггинсе — мастистом профессором фонетики — а также на его чувствах, вызванных долго и упорно выходившей «из грязи в князи» Элизой. Второе имя, кинематографическое — «Моя прекрасная леди» — невольно перетягивает внимание на Элизу, оставляя, однако ж, за Хиггинсом право на оценочное суждение, вынесенное в название фильма. Несмотря на это, в обоих случаях мы имеем дело с историей о внешнем и внутреннем преобразовании личности, о «социальном конструировании реальности».

Связь между стандартом поведения и классовой принадлежностью в произведении прослеживается через призму занятий двух главных героев. Элиза противопоставляются Хиггинсу, прежде всего, по фонетическому признаку. Если молодая цветочница издаёт противные, зачастую неистовые звуки вне зависимости от того, честно ли, с намерением «обидеть» ли с ней вступают в диалог, то Хиггинс всегда держит себя солидно, не отступая от «фонетического канона». Однако при этом их объединяет то, что они оба в силу своей гордости не сдерживают себя: брань поначалу несётся с обеих сторон то по очереди, то в унисон. Помимо этого, привязанностью поведения к определённой социальной группе может служить отношение Хиггинса и Элизы к деньгам: профессор спокойно расстаётся с ними, потому что у него есть уверенность в завтрашнем дне, в том, что его работа будет востребована; девушка с Ковент-Гардена вынуждена втюхивать свои цветы всякому, кто попадается ей на глаза, так как на следующее утро с небес ей не упадёт условно бутерброд с маслом. Примечательно, что в конце комедии читатель уже не видит вопящей хищной Элизы — перед ним предстаёт леди, ровно относящаяся как к своей «частной собственности», так и к окружающим, которые почему-то внезапно перестали покушаться на её «богатства».

Многие, знакомясь с этой историей, задаются вопросом: «Насколько прочными являются достижения Хиггинса?» Некоторые мои одноклассницы убеждены, что Элиза, вернувшись обратно к низам, к «накипи людского котла», по выражению американского писателя Д. Лондона, вновь переоденется в лохмотья, начнёт питаться всякой дрянью, сменит речевой регистр на изначальный, «природный». Проще говоря, главная героиня «Пигмалиона» — Маугли, которого невозможно перевоспитать. Я с этим категорически не согласен. Даже в первом абзаце моего эссе проскальзывает намёк на то, что конструирование новой личности есть процесс кропотливый, походящий чем-то на вырезание скульптуры из непонятной глыбы. Очевидно, что Элиза-леди состоит не из глины, и лондонские дожди не смогут ей по своему хотению придать новую «форму». Доказательством этому может служить момент возвращение девушки после «экзамена» в Ковент-Гарден. Мало того, что её там не узнали, так она ещё не увидела в одной из цветочниц некогда себя-замухрышку. У меня сложилось такое впечатление, что Элиза не видит в прошлом, окованном заботами и дрязгами существовании жизнь.

«Человеческая природа — социо-культурная переменная», — считают социологи П. Бергер и Т. Лукман. Обстановка, царящая в доме Хиггинса, стала для Элизы новой реальностью; её характер (та самая переменная) изменился под влиянием среды. Я считаю, что «создание» профессора фонетики не вернётся к «началу координат», ведь человек, однажды познавший высшее наслаждение, будет с осторожностью относиться к недолгоиграющим и, как правило, искусственным приятностям.

В чём промахнулся Хиггинс, так это в неопределённости жизни Элизы после эксперимента. Стать владелицей цветочного магазина она явно не сумеет (там же люди, которые разговаривают на «непонятном» ей «языке»), но и оставаться в роскоши без чьего-либо покровительства тоже нельзя… однако будем честны, профессор не планировал отпускать Элизу на «волю». Привязанность к «подопечной» оказалась слишком сильна для того, чтобы расстаться с ней, как с рядовыми клиентами. Таким образом, Хиггинс на практике доказал, что «переплавка» человеческой сущности возможна, но только при том условии, что личность и реальность, актуальную для этой личности, конструирует социум.