Целостный анализ стихотворения Эдуарда Багрицкого «Стихи о соловье и поэте». (Школьные сочинения)

Весна — это солнце, и ставшее вновь глубоким и синим небо. На душе легко и радостно. Все преобразилось, утратив снежную проволоку. Взгляд тонет в голубой и чистой выси, задерживается, отдыхая, на зеленой дымке просыпающихся деревьев. Солнце, отражающееся в лужах и ручейках, в стеклах, зеркалах, на полированных ручках и влажных от быстрого дождя крышах, слепит глаза. Оно везде: «дробится» и «зайчиком пляшет», освещая и согревая все закутки замерзшей зимой души.

Автор начинает стихотворение «О соловье и поэте» с описания весеннего солнца, создавая картину, насквозь пронизанную теплыми и яркими лучами.

Но не только глаза замечают перемены: появились новые звуки, заполнившие мир вокруг — это гром и грохот, слышимые на протяжении всего стихотворения.

После бесшумной, безмолвной зимы с особой тишиной, наступающей, когда сует снег, с морозами, которые только тихо потрескивают, пришла певучая и говорливая весна. И особенно ясно слышатся разговоры, стук колес по мостовой, трели птиц, сливающиеся в особый, присущий этому времени года шум. В произведении И.С. Шмелева «Лето Господне» герой, маленький мальчик (сам автор в детские годы), рассказывает о том, что стук повозки по очищенной ото льда мостовой был тем звуком, который говорил ему о приходе весны.

Солнце — «дробится, ныряет и пляшет», как живое, и кругом от него — горячо, жарко и светло. Оно отдает свою жетию всему, до чего дотягивается лучами: самовар, «расчищенный вдрызг», становится вторым солнцем, «кипящем на столе», «трава горячее и воздух угарней» и, сгорая в этом ослепительном весеннем свете, «тлеет Москва» красными звездами и оставшимися крестами. От этого стихотворения сует жар, оно «раскаляется» постоянным упоминанием солнца и «горячими метафорами».

Но вот перед прогуливающимся лирическим героем предстает лавочка с птицами, где они, сидящие в клетках, накрыты тканью «в коленкоровой мгле». И тот, издалека заметный самовар, здесь же, под клеткою солнцем кипит на столе средь чайных принадлежностей. Лирический герой называет свою любовь к соловьям специальностью, что подтверждается рядом определений, оценивающих птичье пение: «лешева дудка», «кукушкина песия», «дробь рассыпая». Эти просторечные слова, по-видимому, используются в среде заядлых любителей соловьев, являясь профессиональным сленгом. «Любовь к соловьям специальность моя» — от грохота улиц ничего не осталось, слышатся лишь булькающие, льющиеся звуки (аллитерация). И если до этого в стихотворении используются местоимения и глаголы в третьем лице, обобщая впечатления и словно приглашая разделить прогулку, то с четвертой строфы, где описывается сцена у «соловьиной лавки», внимание полностью концентрируется на герое, что на лексическом уровне заметно появлением местоимений первого лица (моя, я, мне) и личных глаголов. Внезапно «ко мне продавец» — и с вторжением нового персонажа меняется даже строение строфы, рифмовка, ритм. Начинается типичный монолог продавца: вопрос о вероятности покупки — «Покупаете?» (не зря же стоите и смотрите?), рекомендация своей «продукции». В представленной прямой речи продавца вся речь — манера уличной купли-продажи. И оглушенный «от солнца, от света» герой оказывается с клеткой в руках. Ненадолго рифма и построение строфы возвращается в привычное русло, звучит рассказ от первого лица. Но уже в следующей строфе заметны изменения, так как вторгся еще один персонаж, и герой осознает, что ... «нас двое!» Словно разглядывая спутника он говорит о соловье: «глазастая птица, предвестница лета», «с тобой купил я за 10 рублей черемуху в помощь лирику Фета!», что характеризует его как творческую натуру (ранее о его принадлежности к творчеству можно было догадаться лишь по названию произведения), у которой сразу возникает ряд ассоциаций пробужденных увиденным. Упоминание Афанасия Фета неслучайно. Образ соловья, соловьиной песни довольно распространен в зарубежной и отечественной литературе. Здесь можно вспомнить сказки Г.Х. Андерсена «Соловей и Роза», «Свинопас», китайскую сказку «Соловей». Везде эта птица становится олицетворением творческого начала, глубинной красоты, чуткой души, способной к сопереживанию, состраданию, воплощению силы и красоты искусства. Так поэт и соловей оказываются родственными душами, во многом похожими друг на друга. На лексическом уровне эта общность прослеживается заменой единственного числа местоимений на множественное (нас, нашего, нам, наш). И жизнь, и судьба их теперь словно соединяются, рассматриваются в купе. За то, чем они владеют — вдохновение, полет творчества, приходится платить, и природа вдруг становится препятствием врагом: «Трава горячее, и воздух угарней — весеннее солнце стоит на пути». Финальные строфы стихотворения (10 и 11) сильно отличаются от других объемом и структурой. Это — монолог, крик, обращенный к единственному слушателю — соловью, способному понять и разделить всю горечь, тоску героя. Это монолог о наболевшем, изобилующий риторическими вопросами: «Куда нам пойти?», «Где ты запоешь?» и др. Герой делает выбор — «пойманы оба, мы оба в сетях». Соловей физически, а человек-соловей, поэт рамками, цензурой, ограничениями (тут сть некий отголосок эпохи — 1925 год — год регламентации, цензуры и слежки за литературой) словом, что причиняет ему боль. Соловей в клетке, его «не услышат холмы и озера», он сам — «выслушан, взвешен, расценен в рублях». Эти три глагола относятся к душевному состоянию поэта даже более, чем к соловью. В них — боль и горечь от того положения, в котором он находится. И если ему, человеку, помочь довольно-таки трудно, то облегчить участь своего собрата-соловья человек может, и он его выпускает. А для него самого возможностью «грохотать» остаются газеты, «газетные листы», как отдушина для полета мысли.

Так стихотворение о весенней прогулке оказывается наполненным мыслями, которые следует называть «О поэте и поэзии» или «О поэтическом творчестве», оно заканчивается авторским знаком «!..». Многоточие — это неясность, недосказанность, намек, а «!» — восклицание, что следует из названия знака. Их соединение может означать восклицание, сопряженное с какой-то мыслью, недосказанной до конца, оборванной специально. Этот финал — обнадеживающий, светлый, о возможности посильной помощи. Для соловья стали возможны свобода и воля. Соловей — двойник лирического героя. А значит его судьба тоже повторима, ее можно сделать желанной!